Магнетрон - Страница 183

183

Куда бежит машина? Константин Иванович узнает крутую Поклонную гору. Слева от дороги — обрыв, а вот справа — дача Бадмаева, тибетского знахаря, подвизавшегося в свое время при дворе Николая Второго. Это шоссе уходит к границе Финляндии.

— Муромцев, Сикорский, Палуев… — засмеялся Френсис. — Э-э, мистер Студенецки, вы во всех отношениях выше среднего уровня! А я… я мелкая пташка. Но вся беда в том, что всякая голова, которая поднимается над забором, может служить мишенью. Вот почему я знаю вашу биографию, а вы моей не знаете. Мои патроны высоко ценят вашу голову, наполненную новыми техническими идеями, проектами, планами — автоматизация производства приемных радиоламп, например! Нельзя отрицать — это действительно идея! Это голова!

— Да, — спокойно сказал Студенецкий, — у меня есть голова на плечах, и я ее не терял в историях похлеще вашей попытки шантажировать меня. Какова бы ни была моя биография, но я всегда честно работал на своем посту, и мои изобретения и труды…

— Вот именно, о трудах и будет идти речь, — перебил Френсис. — Вы работяга. Вы заработали этот «Линкольн». Какая это была с вашей стороны любезность. — взять на себя труд составления обзора мировой электровакуумной промышленности для фирмы! Этот ваш научный трактат, этот плод вашего усердия есть экономический шпионаж в нашу пользу…

Студенецкий поднял воротник — ему стало холодно. Мельчайший бисерный туман оседает на внутренней поверхности окон машины.

Руль вздрагивает в руках Френсиса. Студенецкий чувствует, что машина буксует, скользит к краю дороги. Еще немного — и кузов ударится о столб. Константин Иванович откидывается назад, судорожно хватается за сиденье. Но «Линкольн», фыркнув, вырывается на середину шоссе и мчится дальше.

— Здорово, а? Я недурно справился! — восклицает Френсис. — А вы непременно налетели бы на столб, мистер Студенецки. У вас еще мал опыт водить машину. Но со временем это придет… Простите, на чем мы остановились? Ах, да, на вашей биографии. — Френсис опустил боковое стекло и сплюнул в окно. — Сознаюсь, — продолжал он, — воображение никогда не было самой сильной стороной моего ума. И я, право, до сих пор не могу вообразить, как выглядели вы, когда были членом Союза Михаила-архангела. Оказывается, вы состояли членом самой реакционной организации царской России. Черная сотня, черносотенный, черносотенец? А ведь вы были тогда молодым человеком. В моей тупой голове это просто не укладывается. В 1913 году, в празднование трехсотлетия дома Романовых, вы были в юбилейном комитете представителем от русских инженерных обществ! О, это была большая честь для молодого человека!

— Слова из песни не выкинешь, — ледяным тоном ответил Студенецкий.

— Я с вами совершенно согласен. Но почему об этом не упоминается в тех анкетах, которые вы составляете собственноручно?

— Муромцев, Палуев и другие, — произнес Константин Иванович, — помню, как они покидали в 1917 году Петроград. Когда я пришел на вокзал, Муромцев высунулся из окна отходящего вагона и крикнул: «Разваливайтесь, разваливайтесь!» Но, как видите, они уехали, а мы не развалились. Нет, не развалились. Тогда не развалились, а теперь смешно об этом и говорить. Заметьте себе это, молодой человек!

Прозрачная рябь на стеклах машины постепенно исчезает. Тугая струя свежего воздуха ударяет в лицо Константину Ивановичу. Скорость езды кажется предельной.

— Счет один — один! Игра с середины поля! — рявкает где-то вдали громкоговоритель. Видимо, какой-то дачник слушает отчет о футбольном матче.

— Такая гибкость поведения, — говорит Френсис, — это свойство всех тонких натур с гипертрофированной нервной системой… На это я как раз в основном и рассчитывал, совершая с вами эту прогулку. Сейчас мы едем обратно. Не пройдет и пятнадцати минут, как вы будете дома и сможете вручить Наталье Владимировне этот милый сверточек. Боюсь, вы могли бы позабыть эту покупку в машине, и я вам о ней напомнил только потому, что я все-таки пока еще ваш джинн. Ваш — и ничей больше.

— Это уже не звучит, уважаемый Френсис, во всяком случае звучит далеко не так гордо. N’est се pas?

Френсис дернул Аладдина за ногу, и фигурка заплясала на своем шнуре.

— Как вы думаете, мистер Студенецки, может эта игрушка разговаривать? А? Может она говорить? Ну, хотя бы одну фразу: «Внимание, это наш!» Я не требую от вас молниеносного ответа. Вряд ли такая быстрота соображения возможна в вашем возрасте. Но я вам советую основательно обдумать нашу беседу, прежде чем вы решитесь что-либо предпринять. Вообще, что касается меня, то я не стал бы отнимать у вас так много времени. Мне кажется, что мой патрон, подобно Разоренову, о котором вы так любите рассказывать, купил устаревший патент… прессованный порошок. Я, например, предпочел бы Веснина. Он молод и талантлив. Здесь мы могли бы потерпеть неудачу, но игра стоила бы свеч. Веснин! Вот что мне показалось интересным на вашем заводе! А вы его недооценили? Нет, вы его сознательно затираете…

— Ложь!

— Оправдываться будете в соответствующей инстанции, когда вас туда пригласят. Рано или поздно это должно случиться. Да, раньше или позже — в этом суть. Лучше позже, чем раньше, так?

Шипя, катятся рубчатые шины по мокрому шоссе.

— Вас позовут… вас позовут и спросят… поверьте моей интуиции.

— А что такое вы? Мелкий авантюрист и плохой инженер, — спокойно заметил Студенецкий.

— Право, вы держитесь молодцом! Настоящий гнилой орех — никак не разгрызешь. Скорлупа крепкая, а раздавил — ив середине пусто… Нет, простите, бывает, что и ядро есть, но в середине червяк.

183