Магнетрон - Страница 184

184

— Есть шутки, которые шутнику обходятся дороже, чем тому, над кем шутят.

— Наконец-то мы поняли друг друга! — показал еще раз свои золотые коронки Френсис. — Вы мне изволили задать вопрос насчет одной небольшой птички, по имени сорокопут. Могу сообщить вам, что я специально по этому вопросу обращался к сочинениям Брема. Этот почтенный исследователь считает, что способности сорокопута не очень развиты, но зато весьма разносторонни. Летает он плохо и неправильно, ходит вприпрыжку; однако сорокопуты подстерегают и ловят птиц и более ловких, чем они сами. Сорокопуты тем опасны, что они хотя и с трудом, с усилием, однако же довольно удачно подражают щебетанью самых невинных пичужек. Глупышки, введенные в заблуждение этим милым, кротким чириканьем, не обращают на сорокопута внимания и относятся к нему с ничем не оправданным доверием. И вот сорокопут преспокойно то свиристит, то кудахчет. Но вдруг он взлетает, схватывает ближайшую добычу и душит ее.

Студенецкий смеется:

— Но я-то уж не певчая птичка… нет, не певчая…

— Да, не певчая, вы правы. Согласен.

Константин Иванович уже различает вдали огни города. Оглушительно рявкнула бегущая навстречу машина, ослепив фарами обоих путешественников. Потом промчался автобус, послышался звон трамвая…

— Еще минута, — сказал Френсис, — и я вам спою «Аддио, мио каро кариссимо»… Э-э! Ничего не предпринимайте наспех. Целью прогулки явилась необходимость заставить вас поразмыслить над некоторыми вопросами. Жестокая, но неизбежная необходимость.

Френсис затормозил у красного огня светофора.

— У нас в Америке есть такая поговорка: «Огни против меня». Но в данном случае я не возражаю против задержки на несколько минут. Я никуда не тороплюсь. Перед отъездом можно позволить себе роскошь побыть в приятном обществе.

Красный свет сменился желтым. «Газик» с брезентовым верхом хрипло загудел, фыркнул, обдал «Линкольн» клубами мутного дыма и рванулся вперед. Следом за ним повел машину и Френсис.

Студенецкий посмотрел в окно… Высоко на угловом доме горела вывеска Театр Комедии, а под ней сияла озерная ширь зеркального стекла. За стеклом плавно вращались бронзовые платформы трехэтажной карусели с колбасами, сырами и винами. Это был так хорошо знакомый Студенецкому «Гастроном № 1». Отсюда оставалось всего четыре квартала до дома.

— Вот мы и приехали, — вздохнул Френсис. — Возможно, не совсем туда, куда вы намерены были попасть. Сегодня пятница, а по пятницам мы обычно раньше уезжаем с завода… На заседание. Не правда ли?

Машина остановилась.

— Вот вам на прощанье мой совет: ничего не предпринимайте, не обдумав. Семь раз отмерь — и брось ножницы, не режь! — Френсис открыл дверцу и легко выпорхнул на мостовую.

Студенецкий остался в машине с портфелем и свертком на коленях. Он снял шляпу, прижал горячий лоб к холодному стеклу и тут же, вздрогнув, отпрянул. За стеклом улыбался Френсис.

— Простите, я забыл, упустил из виду напомнить вам об одном из обычаев, принятом в семействе сорокопутовых. Там, в самом высшем обществе, пойманную добычу едят не сразу, не на лету, так сказать, — они любят сначала наколоть ее на острые колючки. Не зря же народ прозвал эту милую птичку трижды убийцей. — Френсис подпрыгнул и рассмеялся. — Но к данной ситуации, мистер Студенецки, все это не имеет никакого отношения. С вашим хорошим кровяным давлением и сравнительно ничтожными явлениями склероза подобные прогулки показаны. Это, как, бывало, говорил мой дедушка, полирует кровь. Помните, однажды мы с вами хотели пугнуть лошадок? Маленьких, мохнатых, пузатых лошадок? — Френсис снял шляпу и помахал ею: — Желаю здоровья, счастья! Всегда ваш джинн. Вызовите — появлюсь.

После того как мистер Френсис сказал ему последнее «прости», Константин Иванович ощутил неприятную тяжесть в области диафрагмы и сухость во рту. До того как Френсис покатал его по Парголовскому шоссе, у Студенецкого было намерение навестить сегодня одну очень милую даму, начинающую писательницу, которой он покровительствовал. Эта была та самая особа, которая, между прочим, также занималась, как мы уже говорили, и литературным образованием Муравейского, попутно вырабатывая под его руководством свое мировоззрение, о чем, кстати, Константин Иванович все еще не был осведомлен.

После прогулки с Френсисом Студенецкий не испытывал желания заниматься беседами на литературные и эстетические темы. Чувствуя себя в данный момент разбитым, измочаленным, безмерно нуждающимся в заботах Натальи Владимировны, он повернул машину в переулок и подъехал к своему дому.

Загнав машину во двор, Константин Иванович шаркающей, стариковской походкой медленно взбирался по пологой лестнице, держась за перила, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Теперь он понял Наталью Владимировну, которая не раз жаловалась: «До нас пятьдесят две ступени — это ужасно». Впервые в жизни Константин Иванович почувствовал, что ему уже за шестьдесят,

Домашний очаг

В одной из своих лекций великий русский физиолог Иван Петрович Павлов говорил:

…Когда гневается, например, лев, то это у него выливается в форму драки, испуг зайца сейчас же переходит в деятельность мышц другого рода — в бег и так далее. И у наших зоологических предков все выливалось также непосредственно в какую-либо деятельность, каждое их чувствование выражалось деятельностью скелетной мускулатуры: то они в страхе убегали от опасности, то в гневе сами набрасывались на врага…

184