Магнетрон - Страница 155

155

— Хотелось бы, — отдышавшись, продолжал Мочалов, — ввести вас в курс всего, что я уже сделал по многорезонаторным магнетронам. Это облегчит вам работу. Повторяю, этой тетрадью вы можете пользоваться совершенно свободно. Я не сомневаюсь, что вы и сами, вероятно, нашли бы принципы построения импульсного прибора. Возможно, вы найдете нечто более ценное, но на первых порах вам легче будет искать, отталкиваясь от того немногого, что здесь уже сделано. — Мочалов положил свою большую, красивую руку на тетрадь.

«Словно прощается с нею», — подумал Веснин.

— Вы с Горбачевым не порывайте отношений, — поднял голову от тетради Мочалов: — у Евгения Кузьмича очень интересные работы ведутся по катодам. Вы это должны знать. Возможно, вам еще придется, и не один раз, встретиться с ним. Горбачев — редкий тип человека, который расхождение в научных взглядах не считает личным оскорблением. Признаться, я менее терпим. Возможно, Евгений Кузьмич разнес вас вдребезги там, на ионосферной станции, но я надеюсь, что в дальнейшем вы еще будете работать вместе.

— Импульсы и паузы, — сказал Веснин, — эта идея, когда я ее полностью прочувствовал, потрясла меня своей логичностью, простотой.

— Не забывайте, — улыбнулся Мочалов, — что импульсный магнетрон должен работать при значительно более высоком напряжении, нежели магнетрон непрерывного действия. В импульсном магнетроне электронный вихрь вращается быстрее, а чтобы сохранить частоту колебаний, кольцо резонаторов должно иметь большие размеры, нежели в магнетроне непрерывного действия. Чем больше отношение размеров прибора к длине электромагнитной волны, тем больше паразитных частот колебаний имеет система резонаторов. Надо принимать специальные меры, чтобы выделить основное, главное колебание и подавить все остальные…

Мочалов вдруг весь как-то обвис, склонился на правый подлокотник, схватился за грудь и застонал. Синяя тетрадь с легким шорохом упала на пол.

Веснин распахнул дверь и, ничего не видя от волнения, крикнул:

— Александру Васильевичу плохо!

— Помогите мне положить его на диван и раздеть, — приказала женщина, которую Веснин считал секретарем Мочалова.

— Оля, вызови скорую помощь! — распорядилась она, выглянув в коридор.

Первое, что увидел Веснин, когда после укола Александр Васильевич пришел в себя, была та робкая, добрая, виноватая улыбка, которой он словно просил снисхождения у окружающих. Темноволосая женщина указала своими прекрасными глазами Веснину на дверь.

Она проводила его в переднюю и уже у выходной двери сказала, глядя на него с ненавистью:

— Я знала, чем это кончится! Он никому не может отказать, и люди пользуются его слабостью. Вас много, а он один. Его нельзя волновать, ему нельзя волноваться…

Ночь

— Я виноват, я виноват… — повторял Веснин, шагая по Университетской набережной.

«Когда мысли мои заняты магнетроном, я слепну, глохну, черствею, становлюсь бессердечным», — с горечью думал он.

Он прошел Дворцовый мост, свернул к улице Халтурина, миновал Эрмитаж… Лицо Мочалова, посеревшее, искаженное болью, вытеснило из его сознания все другие впечатления и мысли.

Веснин остановился, увидев, что подошел к решетке Летнего сада. В черноте сентябрьской ночи мраморные статуи за решеткой в парке показались Веснину необычайно белыми, почти светящимися. Он ощутил едва различимый, немного приторный запах прелых листьев. Веснин вошел в парк и опустился на первую попавшуюся скамью.

Мысли его снова сосредоточились на магнетроне. Совсем недавно он приходил в отчаяние от того, что не мог построить действующий прибор. Потом была сделана маленькая, похожая на игрушку, модель… Удалось получить сантиметровые волны, удалось получить мощность, достаточную для того, чтобы зажечь волосок в лампочке накаливания. Потом вместе с Рониным они сделали прибор неслыханной до того мощности…

«И вот я опять в тупике. Снова надо искать, надо делать все заново, все по-иному..»

Веснину больно было вспомнить, что эти же жалкие слова он без конца повторял своей матери в течение всех тех немногих дней, которые она прожила в Ленинграде.

Веснин вспомнил и о Косте, которого уволили из лаборатории.

«И в этом моя вина», — думал он.

Ему стало холодно. Он поднялся со скамьи и пошел по аллее. За оградой парка висели молочно-бледные шары фонарей. На ближнем была ясно различима черная проволочная сетка, которая охватывала светящийся шар. Следующий фонарь казался отстояшим от первого очень далеко. Но чем дальше, тем расстояние между фонарями как бы все уменьшалось, и маленькие светящиеся точки вдали казались тесно-тесно нанизанными на невидимую нить.

«Близкие, современные события, разделенные всего лишь несколькими годами, кажутся нам значительными и отстоящими друг от друга очень далеко, — думал Веснин. — Но чем дальше в глубь времен, тем теснее сливаются в одну сплошную полосу отдельные эпизоды истории, создавая общий фон эпохи».

И снова мысли его возвращались к магнетрону:

«Я стал туп, жесток, с тех пор как занялся магнетроном».

С чуть слышным шорохом падали сухие листья. Сквозь Прозрачные осенние деревья мерцали звезды, которые здесь, над этим темным садом, были крупнее и ярче, чем над светлыми даже ночью городскими улицами.

«Я знал, что убиваю Мочалова, и все-таки продолжал говорить с ним. Я не пощадил больного. Ни уважение к человеку, ни чувство приличия, ни жалость — ничто не удержало меня от разговора о магнетроне. Больше того! Первое, о чем я подумал, когда Александру Васильевичу стало плохо, была синяя тетрадь…»

155