Магнетрон - Страница 156

156

Веснин пришел домой, когда его соседи уже спали. Он разделся, не включая света, и лег. Но ему не спалось. Он закрывал глаза, и перед ним возникала цепь огней, которые, удаляясь, сливались в одну светлую полосу.

Он думал о том, что для человека, который родится через тысячу лет, наше насыщенное событиями время, время войн и революций, эпоха стремительного прогресса техники, будет мерцать одной едва различимой точкой в светящейся нити истории человечества.

Очередные огорчения

Первая мысль Веснина при пробуждении была о Мочалове. Следовало бы зайти справиться о его здоровье, передать свои извинения. Но это невозможно было сделать с утра: Веснин должен был идти на завод. Сегодня он, пожалуй, первый раз в жизни пожалел о том, что не может распорядиться временем по своему усмотрению. Болезнь Мочалова не могла послужить предлогом для опоздания или для того, чтобы отпроситься с завода. Справиться о здоровье по телефону Веснин считал невежливым.

По приходе в лабораторию он сразу увидел, что вакуумная установка, с которой работал Ронин, разобрана, а на подоконнике лежат осколки ионизационного манометра. Рядом с осколками стояла мензурка с бесцветной жидкостью.

— Что это такое? — спросил Веснин слесаря Чикарькова, который усердно пилил новый наконечник электромагнита за своим верстаком.

— Это? — взглянув на мензурку, ангельским голоском переспросил Ванечка. — Это азотная кислота.

— Я спрашиваю, что произошло с манометром.

— С манометром? Для улучшения изоляции Арнольд Исидорович решил ножку манометрической лампы промыть азотной кислотой.

— Медные вывода растворялись в кислоте, а ты стоял и смотрел! — крикнул Веснин.

— Нет, я отвернулся, — все так же тихо и вежливо продолжал Чикарьков. — Я хотел было подойти к Арнольду Исидоровичу, но он сказал, что не может работать, если кто-нибудь стоит за его спиной. «Вы, говорит, делайте свое дело и не мешайте мне сосредоточиться на моем».

Сегодня довольно было бы и значительно меньшего толчка, чтобы окончательно вывести Веснина из равновесия.

Ничего не сказав Чикарькову, он пошел разыскивать Ронина. Тот сидел за столом Степановой. Хотя Ронину был отведен в лаборатории личный письменный стол, он к нему редко присаживался.

«Я привык работать на разных столах», — оправдывался он.

На днях Ронин потерял свою очередную самопишущую ручку и теперь писал обыкновенным пером.

Он макал ручку глубоко, часто и сильно. Кляксы разлетались во все стороны, и сейчас он был похож на пятнистого дога.

— Я все-таки сегодня окончательно разобью того профессора-куроведа из журнала «Электрификация сельского хозяйства», — сказал Ронин, приветливо улыбаясь Веснину.

— Разве у нас нет другого дела, кроме журнальной полемики? — мрачно пробурчал Веснин.

— Да, кстати о журналах! — подпрыгнул на стуле Ронин. — Я ту нашу статью доработал, перепечатал в четырех экземплярах и роздал Жукову, Артюхову и Студенецкому.

— Очень жаль, что вы это уже сделали. Ведь наши магнетроны непрерывного действия — это не совсем то, что требуется, а импульсных у нас еще нет.

— Да, но когда-то надо покончить с этой работой. Опубликуем статью, и все желающие смогут пользоваться нашими материалами. Ряд положений остается в силе и для непрерывного и для импульсного режимов работы. Я это уже все продумал.

— Но ведь по импульсному пока еще ничего практически не сделано.

— Мечников тоже сначала опубликовал свою фагоцитарную теорию, а потом стал подводить под нее экспериментальную базу.

— Если экспериментировать так, как вы это пробовали с вашим ионизационным манометром…

Ронин рассмеялся, и морщинки, как всегда, сбежали со лба на нос, что делало его лицо еще более добродушным и безобидным, чем обычно.

— Ну стоит ли так горячиться по такому пустяку! Право, бывают в жизни более серьезные огорчения.

Он откинул волосы и оставил на лбу чернильную полосу.

В другое время это умилило бы Веснина, но сейчас только еще сильнее рассердило.

Между тем Арнольд Исидорович как ни в чем не бывало продолжал свои рассуждения.

— Александр Васильевич Мочалов, — разглагольствовал Ронин, — предпочитает экспериментальную работу, называя все остальное спекуляцией. А у Фарадея, например, игра воображения всегда предшествовала опытам.

— Да, но Фарадей делал опыты. А вам лишь бы прокричать свое кукареку, а там хоть заря не всходи! В нашем деле нужна продукция в металле, а не на бумаге.

Ронин встал:

— Владимир Сергеевич, не притягивайте меня за уши к этому вашему делу. Я не могу заниматься только генерированием сантиметровых волн и не видеть ничего другого, не думать ни о чем другом и не любить ничего, кроме многокамерного резонатора. Я не аскет. Мир широк, и несделанного в нем много, помимо вашего магнетрона. Я больше не могу. Есть я могу хоть подошву, ходить могу в любых отрепьях, но писать я должен на хорошей бумаге и в абсолютной тишине.

— Коран пишут на коже газели куфическим письмом, — отозвался из своего «аквариума» Муравейский.

— Вероятно, это последняя из ваших острот, которую я вынужден слышать! — с достоинством произнес Ронин. — Я сегодня же передам Дымову заявление с просьбой освободить меня от работы.

Всем ходом событий Веснин уже был подготовлен к возможности ухода Арнольда Исидоровича с завода. Манифест Ронина о тишине и бумаге не был для Веснина неожиданным ударом. И все же он очень огорчился.

156