Магнетрон - Страница 190

190

Он сел, вынул из кармана носовой платок и вытер лоб: «Фу, какая ерунда! Как это так „случайно обнаруженная“? Где же я мог ее случайно обнаружить?»

Он скомкал носовой платок и снова сунул его в карман.

«Где? Позвольте, да хотя бы в кабинете научно-технического совета в правлении Треста слабых токов, в потайном ящике письменного стола».

Этот грандиозный стол когда-то заказывал сам Студенецкий, о потайном ящике знал он один.

«Простите, а вы совершенно уверены в том, что этот ящик известен только вам?» — живо возник в его воображении образ старшего лейтенанта Главного Политического Управления товарища Бархатова.

Константин Иванович встал и подошел к окну.

«Кончено. Этой записной книжки никто не видел, нигде она не значится. Следовательно, ее у меня не было и нет. При чем тут какой-то потайной ящик?»

Он снова сел к письменному столу. Теперь он был почти спокоен.

«Стенограмма доклада — это машинописный материал. Копии давались ряду лиц. Трудно было бы все с точностью учесть, за копии никто из получивших не расписывался. Могло случиться, что я получил, а мог и не получить, мог передать кому-либо, а тот не вернул… Да и вообще, кто меня об этой стенограмме спросит? Что касается статьи Веснина и Ронина, то этот материал Ронин дал Алле Кирилловне. Она, конечно, сделала в своем регистрационном журнале пометку, кому именно передана бумага, но дальнейшее — это уже не ее ума дело. Да, у Аллы Кирилловны есть запись об этой бумаге, но не Алле Кирилловне знать, что было предпринято с этой бумагой. Кроме того, ведь это всего лишь копия.

Совершенно невосстановимым документом, следовательно, можно пока считать только записную книжку Мочалова. Но кто о ней знает? По-видимому, никто. Показания Ольги Филаретовны, супруги Мочалова, не могли бы иметь значения. Хотя она и была его секретарем, но она не инженер, не математик, не физик. Вряд ли, даже будучи опрошенной — что, конечно, трудно предположить, — она могла бы толком рассказать, о какой тетради идет речь. Что понимает она в этих тщательно оберегаемых ею от пыли и сырости бумагах? Кто будет спрашивать ее о тетради, которая никому не ведома?

Много говорилось о переписке Мочалова с виднейшими зарубежными учеными нашего столетия. Ходили слухи, что однажды Александру Васильевичу Мочалову писал Ленин. Известно было письмо Ленина по вопросам радиотехники, адресованное в Нижегородскую лабораторию профессору Бонч-Бруевичу. Не исключено было, что среди бумаг Мочалова могло бы оказаться письмо или записка Ленина. Предполагаемое неопубликованное письмо Владимира Ильича — вот что будет занимать всех, а вовсе не одна из десятков записных книжек Мочалова.

Невероятно, чтобы кто-либо из членов комиссии вдруг упомянул о записной книжке в синем переплете. Следовательно, нечего о ней и думать. Исключено.

Да, собственно говоря, все документы, которых сейчас, сию минуту не оказалось в голубом портфеле, не были снабжены грифом секретно. Формально они не относились даже к той категории, которую принято обозначать: для служебного пользования».

И все же Константин Иванович перебрал содержимое своего портфеля от листика до листика, сложил стопочками, снова разложил по листику…

То ему казалось, что он, конечно, сунул эти три документа в портфель в пятницу перед уходом из кабинета, то ему мерещилось, что все эти бумаги преспокойно лежат в ящике стола на заводе.

— Наталья Владимировна! — позвал он ослабевшим, старческим голосом. — Наташа!

Он встал и направился в комнату жены.

Сыркин-Буркин

На деревянном табурете, сиденье которого было утверждено на трех когтистых звериных лапах, вырезанных из карельской березы, восседала Наталья Владимировна Студенецкая. На таком же, как табурет, вычурном и тяжелом маленьком столе лежала цветная литография с картины Левитана Над вечным покоем. Этот «вечный покой» Наталья Владимировна воспроизводила на куске сурового полотна посредством цветных ниток. В данный момент в пяльцах был зажат фрагмент реки. Вода в этой реке с каждым стежком становилась все холоднее, все жестче.

Рядом с литографией на том же столике — стопка книг: Метерлинк — Любовь цветов, две книги Крашенинникова — Целомудрие и Девственность, Крипелин — Строение тела и характер.

До того как Наталья Владимировна взялась за Левитана, она с не меньшим рвением занималась художником Верещагиным. Его картину Апофеоз войны она выполнила методом аппликации. Это произведение ее иглы — груда бледно-розовых и серых черепов на фоне синего бархата — висело на стене между двумя книжными шкафами, наглухо застекленное и прочно окантованное. Сегодня Апофеоз произвел на Константина Ивановича особо удручающее впечатление.

— Наталья Владимировна… — Он опустился на один из табуретов с когтистыми лапами. — Наташенька, психология — это по твоей части. — Он посмотрел на книжные шкафы, набитые Хиромантией, Физиогномикой, сочинениями Ломброзо, Фрейда, Арцыбашева… — Как восстановить в памяти, — спросил Константин Иванович, — то, что хочешь вспомнить и не можешь?

В ответ посыпались имена психологов, психиатров, невропатологов, древнейших и новейших философов… Наталья Владимировна приводила множество примеров, почерпнутых из сочинений виднейших авторов, повторяла их наиболее примечательные высказывания.

— В итоге опытов, — отчетливо произнося каждое слово, говорила она, — бесспорно установлено, что осознание принципа, понимание ситуации не вызывает отрицательного действия сходства. Основные характерные ошибки: иногда путаница, иногда забвение.

190