Мочалов смотрел на Веснина грустно, совершенно серьезно и даже немного торжественно.
— Многие, — сказал он, — сейчас, вероятно, не могут предположить того, что луч магнетрона будет действовать не только в пределах Земли.
Веснин почувствовал глубокое волнение.
— Луч магнетрона, — продолжал Мочалов, — достигнет небесных тел и даст от них четкое отражение.
Пережив смысл этих потрясающих слов, Веснин все же счел нужным возразить:
— Александр Васильевич, дальность действия радиолокатора растет, как корень четвертой степени из мощности генератора. Чтобы при прочих равных условиях увеличить дальность обнаружения в два раза, надо мощность увеличить в шестнадцать раз. Я подсчитал по вашей формуле, какие мощности необходимы для дальности выше пятидесяти километров. Получились совершенно поразившие меня величины: при предельно высокой чувствительности приемника магнетронный генератор должен иметь мощность, которую даже страшно назвать, — сотни киловатт. И это на волнах, измеряемых сантиметрами, на волнах, где мы до сих пор привыкли оперировать только с ваттами… Ну, в лучшем случае с десятками ватт!
Мочалов потер ладонью подбородок и досадливо поморщился:
— Владимир Сергеевич, запомните раз и навсегда: тот, кто занимается проблемой, подобной магнетрону, должен привыкать к другим масштабам… к иным расчетам…
Он откинулся на спинку кресла и, сдвинув брови, прикусив губу, сидел неподвижно.
— Нет, нет, не то, — продолжал он, положив ладонь на грудь. — Масштаб — это не совсем то, что я хотел сказать. В данном случае у нас с вами иные, чем были до сих пор, исходные точки, другие отправные пункты, а также новые для слаботочной техники цели. И методы расчета должны быть новыми, не теми, какими вы привыкли пользоваться всегда. Ваш завод строит лампы для радиоприемников, рентгеновские трубки для больниц госпиталей, исследовательских лабораторий. У вас на заводе созданы лампы-солнце… Это все техника, направленная на мирные цели. Даже те тиратроны, которые управляют орудиями на боевых кораблях, — они ведь первоначально разрабатывались для иных, для сугубо мирных применений. Но импульсный магнетрон сантиметровых волн — это военная техника. Это оружие!
Мочалов прерывисто вздохнул, замолчал и опять положил ладонь на грудь, словно сдерживая биение сердца.
— Вы устали, не надо… вам нельзя говорить! — взмолился Веснин.
— Не перебивайте меня, — прошептал Александр Васильевич. — То, что я вам говорю сейчас, я обязан был бы сказать гораздо большему числу людей, но проклятая болезнь… И такое стечение независящих обстоятельств…
Веснин знал, что самые первые работы по производству ламп для радиосвязи Мочалов вел в очень плохих условиях. Не имея до революции помещения для лаборатории, Александр Васильевич держал ртутно-поршневой насос в той же комнате, где жил. В этот несовершенный насос требовалось непрерывно подливать ртуть. И Мочалов не прекращал работы с разлитой ртутью даже ночью, чтобы не останавливать процесса очень длительной откачки. Эти ночные недосыпания и постоянная, в течение длительного времени, работа со ртутью сильно разрушили здоровье ученого.
Александр Васильевич несколько минут отдыхал, потом глотнул воды, которую ему подал Веснин.
— Запомните, — начал он: — к импульсному магнетрону надо подходить с другими мерами, с иными установками, чем к приборам, с которыми до сих пор работали в электротехнике. В магнетроне допустимы нагрузки, которые показались бы чудовищными в других лампах. Вы вправе давать неслыханные плотности тока, небывалые напряженности электрического поля. Нынче десять тысяч вольт — это кажется пределом для огромных генераторных ламп. А я предвижу, что в маленьком магнетроне будут применены в несколько раз большие напряжения… Я помню ту борьбу за высокие напряжения, которую вели в прошлом веке пионеры электротехники. Когда Михаил Осипович Доливо-Добровольский построил свою первую в мире знаменитую трехфазную линию передачи на сто пятьдесят семь километров, он применил напряжение в двадцать пять тысяч вольт. Тогда это казалось пределом для сильноточной техники. Магнетрон — это то, что принято называть «слаботочная техника». Но я твердо уверен, что в этом так называемом «слаботочном приборе» будут применены более высокие напряжения, нежели в линии передачи Доливо-Добровольского.
Мочалов замолчал. Он дышал учащенно, задыхаясь.
Веснин встал и рванулся было к двери, но Мочалов сказал:
— Нет, нет… не надо никого беспокоить.
Тогда Веснин подбежал к окну и широко распахнул его.
— Благодарю вас, — улыбнулся Мочалов. — Это как раз то, что надо было сделать. Я мог бы выкурить папиросу с астматолом, но там, — он кивнул в сторону двери, — почувствуют запах и выгонят вас вон.
Дверь, которой так боялся Александр Васильевич, отворилась, и строгая красивая дама спросила:
— Почему открыто окно?
Веснин хотел сказать, что Александру Васильевичу было очень плохо, но Мочалов опередил его.
— Владимир Сергеевич, — сказал он, — говорит, что сегодня на улице чудесно. А я ведь уже неделю не выхожу.
— Тогда следует одеться.
И она подала Мочалову плед.
Александр Васильевич покорно дал себя укутать.
— Надо поменьше говорить, — сказала она, уходя.
— Александр Васильевич, может быть, я зайду в другой раз…