Магнетрон - Страница 101

101

— Мухартов Константин Ильич, когда сюда меня определял, говорил, что для вакуумных частей надо брать бескислородную медь.

Веснин это и без Чикарькова знал. Но бескислородная медь имелась в то время на заводе в небольшом количестве: ее выдавали только по специальным заявкам.

— Если простую медь в водородной печи отжигать, — продолжал Чикарьков, — то она станет рыхлая, как губка, и рассыплется.

— Что ж, — вздохнул Веснин, — не будем отжигать анод. У нас прибор работает с насосом. На худой конец, в него можно ставить и неотожженные детали.

Но из дальнейшего разговора с Чикарьковым выяснилось, что меди вообще никакой нет. Это не значило, что на заводе не было красной меди. Она имелась в изобилии, но в состоянии, недоступном для Веснина. На центральном складе были медные плиты размером метр на полтора и весом в полтонны каждая. Чтобы отрезать от такой плиты кусок размером с ладонь, необходимый для анода, всю плиту надо было отправить в механический цех на станок. Этим Веснин не мог распорядиться. Необходимо было указание Студенецкого или Фогеля.

— Разрешите еще подумать над этим делом, — солидно произнес Чикарьков и взял чертеж.

Утром следующего дня Чикарьков положил на стол Веснина старинный медный пятак:

— Константин Ильич советует делать анод из этой монеты.

Накануне вечером Чикарьков и Мухартов-младшпй, обсуждая новую конструкцию Веснина, установили, что в бригаде подходящей меди нет. И Костя притащил из дому этот пятак, который еще не так давно служил ему битой при игре в орлянку.

Веснин взял бурую лепешку и взвесил ее на ладони.

На одной стороне монеты был выбит двуглавый орел, на другой — большое прописное «Е», прорезанное двумя вертикальными линиями, обозначавшими римскую цифру «II». Это был пятак времен Екатерины Второй.

Веснина тронуло внимание Кости, который работал теперь в отделе главного механика. Хотя это были, как выражался Муравейский, места не столь отдаленные, но, случалось, Мухартов неделями не мог вырвать свободного времени, чтобы забежать в лабораторию. И все же он продолжал следить за жизнью бригады и помогать, сколько было в его силах. Этот пятак был, конечно, большой жертвой. На мгновенье Веснин даже поколебался: стоит ли портить старинную монету ради одной лишь модели? Но потом желание ускорить работу взяло верх.

— Действуй, — сказал Веснин.

Когда Веснин тщательно измерял анод, сделанный Чикарьковым, подошел Муравейский.

В последнее время Михаил Григорьевич заключил несколько новых приватных соглашений, был очень занят своей успешно развивавшейся частной практикой и не вмешивался в дела Веснина.

Увидев анод, старший инженер бригады поставил его на ребро и прищурил левый глаз.

— «Вишь ты, — начал он, — вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» — «Доедет». — «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет…» — Муравейский покатил анод по столу: — Нет, боюсь, это колесо и до Москвы не докатится.

— Миша, достаньте бескислородной меди и договоритесь в механическом цехе, чтобы выполнили обработку на станке. Вручную у нашего слесаря получается недостаточно симметрично. А конструкция эта правильная. Прибор безусловно будет работать.

Муравейский смотрел на впалые, небритые щеки Веснина, на его отросшие, торчащие вихрами волосы.

«Недешево, видно, дается ему эта игра в гении!» — подумал старший инженер бригады.

И не столько речь, сколько внешность Веснина показалась ему мало вдохновляющей.

— Знаете, Володя, — задушевным тоном начал Муравейский, — боюсь, что мне придется несколько отключиться от этого дела. То есть «мысленно всегда вместе», как писал последний русский царь Николай II своей августейшей супруге царице Алисе, когда случалось ему бывать в разлуке с нею. Но мне неудобно сейчас активно хлопотать по магнетрону. Студенецкий требует от меня полного проекта по стабилизатору, который я тогда, на совещании, имел неосторожность предложить.

— Я вас не неволю, как хотите.

— Нет, вы поймите, Володя… Не думайте, что я совсем отказываюсь. Но если Студень узнает, что я занимаюсь посторонними вещами, а проект еще не готов, мне несдобровать. Вы еще недельки две — три перемучайтесь, а потом и я включусь.

Поведение Михаила Григорьевича в данном случае определялось статьей представителя легкой кавалерии монтера Сани Соркина, опубликованной в последнем номере заводской газеты-многотиражки. Это был целый подвал под заглавием:

Порочный стиль работы инженера Муравейского

Статья была подписана псевдонимом Сороков.

…Когда этот старший инженер, — писал Сороков, — говорит по телефону с Константином Ивановичем Студенецким, то он изгибается в виде вопросительного знака. С инженерами своей бригады он беседует, развалясь в кресле и положив ноги на стол… Его бесстыдство доходит до того, что он посылает в кладовую лаборатории записку: «Прошу выдать пол-литра медицинского чистого спирта для промывки стеклодува и токаря».

Упоминались в этой статье и таинственные стальные валы, и платформы, изготовленные по заказу Муравейского в ремонтном цехе.

Статья заканчивалась лозунгом, который Саня впервые огласил на комсомольском собрании лабораторной группы, а затем повторял неоднократно: Подрезать крылья Муравейскому. В отношении к Муравейскому, вернее — к тому, что он называл муравейщиной, Саня Соркин, как заметила однажды Наташа Волкова, был подобен известному государственному деятелю древнего Рима — Порцию Катону, который все свои речи, на какую бы тему они ни говорились, заключал одним и тем же: «Карфаген должен быть разрушен».

101