Магнетрон - Страница 273

273

Студенецкий полагал, что завод также не потерял бы ничего и производство не потерпело бы существенного ущерба, если бы и товарищ Дубов переменил место и род своей деятельности. А потому после увольнения инженера Окаемова Константин Иванович всюду, где считал это полезным, говорил о Дубове с восхищением:

— Ему у нас тесно! Правда, товарищ Дубов хотя и не имеет специального образования, но большому кораблю — большое плавание. Наш дорогой Лев Дмитриевич вполне мог бы самостоятельно вести любой другой завод, необязательно даже электротехнического профиля, он достойно проявил бы себя и на периферии, и в Арктике, да и везде, где нужна энергия, смелость, упорство, преданность.

Хотя в тех кругах, где Дубова знали, где он был на учете, голос Студенецкого и не имел решающего значения, все же эти высказывания Константина Ивановича оказали некоторое влияние на дальнейшую судьбу Дубова.

В 1931 году Дубова перевели с Ленинградского электровакуумного завода, но не на периферию, не в Арктику, а в Трест электрослаботочной промышленности, на должность заместителя управляющего трестом. Затем Дубов был в ряде длительных заграничных командировок, на заводах Европы и США. В 1934 году Дубов был назначен управляющим трестом. Обстоятельства сложились так, что первый документ, подписанный новым управляющим, был приказ о назначении Александра Васильевича Мочалова председателем научно-технического совета треста. Константин Иванович Студенецкий вследствие этого назначения был от должности председателя НТС освобожден.

После преобразования треста в Главное управление электрослаботочной промышленности Дубов был утвержден начальником этого главка.

Начальник Главного управления

Узнав фамилию главного конструктора КБ-217, его имя, возраст и то, что он родом из Киева, Дубов с интересом дожидался предстоящей встречи. Было любопытно вновь увидеть своего бывшего подшефного радиолюбителя Володю Веснина.

Когда отворилась дверь кабинета, Дубов встал, но, увидав смело шествующего по ковру импозантного брюнета, на мгновение смутился. Дубову померещилось, будто он видит перед собой знаменитого постановщика цирковых пантомим Вильяма Жижетовича Труцци. Того самого Труцци, на похоронах которого Дубов присутствовал в 1931 году в Ленинграде, в Александро-Невской лавре. Скончавшийся четыре года назад Вильям Жижетович, казалось, не только ожил, но и помолодел.

— Товарищ Веснин? — обратился Дубов к вошедшему.

— Моя фамилия Муравейский, — ответствовал тот.

— Откуда вы, товарищ Муравейский, по какому вопросу?

— Мы, — почтительно начал Михаил Григорьевич, — с Ленинградского электровакуумного. Я и товарищ Веснин.

Муравейский отступил на шаг от стола и великолепным жестом, каким на сцене великий актер, если он добр и хорошо настроен, привлекает внимание публики к своему начинающему партнеру, указал Дубову на Веснина.

К величайшему изумлению Муравейского, скромный до робости, всегда деликатный Веснин вдруг ринулся к Дубову:

— Лев Дмитриевич! Как я рад! Вот уж не думал здесь с вами встретиться!

— Еще бы! — смеялся Дубов, тряся руку Веснину. — Если бы вы могли это предполагать, то вы все-таки удосужились бы вернуть мне номер журнала «Радио для всех», издание КОДРа. Слово дали, а не принесли. Неужто все еще изучаете?

— Честное слово, Лев Дмитриевич, я был уверен, что журнал у вас. Мы тогда в тот же день срисовали схему, и Толя Сидоренко взял этот журнал, чтобы отнести его к вам на метеостанцию.

— Нет, товарищ бывший радиолюбитель, — возразил Дубов, — Сидоренко работает в нашей системе, на Детскосельской ионосферной станции. Я с ним по этому поводу говорил, и он клятвенно уверял, что тогда доставить журнал ко мне взялись именно вы. Оба лучше, да?

— Если бы вы, Лев Дмитриевич, пожелали избрать в этом деле судьей меня, — ввязался Муравейский, — то я сказал бы, что скорее склонен верить бывшему моему подшефному инженеру Веснину, чем его другу, летчику Сидоренко.

И в доказательство справедливости этого положения Михаил Григорьевич рассказал о ночном приключении Риты Горностаевой и, естественно, также и о себе, как о начальнике бригады, которая под его руководством так счастливо ликвидировала аварии на станции Медь. Затем Муравейский вновь вернулся к товарищам Веснину и Сидоренко, высказав мнение, что счастливая случайность — неожиданная встреча двух вышеназванных товарищей в театральной уборной актрисы — весьма способствовала успешному продвижению магнетронных работ.

На столе Дубова стоял телефонный аппарат с надписью «Абонент кремлевской телефонной станции». Под стеклом помещался список абонентов кремлевской АТС. Механически, не вдумываясь в значение слов, Веснин стал читать этот список. И вдруг до его сознания дошло значение того, что он читал. В списке стояли имена, знакомые с детства, имена, которые он привык воспринимать как нечто очень далекое, абстрактное. Людей, носивших эти имена, он знал по портретам, по книгам, по газетам. Мысль о том, что Дубов может вот так же запросто, как он сейчас говорит с Муравейским, поднять трубку и говорить здесь, сию минуту, с любым из абонентов кремлевской АТС, поразила Веснина. А когда он подумал, что этот предполагаемый разговор мог касаться магнетрона, то ужаснулся.

В минуты малодушия там, в КБ, Веснин чувствовал себя как бы на дне глубокого колодца, откуда и голоса не слышно. А теперь работы КБ-217 обернулись делами государственной важности…

273