— Технический фольклор, — справившись наконец со своей трубкой и даже пустив кольцо дыма, изрек хорошенький лейтенант.
Великому физиологу Ивану Петровичу Павлову было за пятьдесят, когда он приступил к своим замечательным работам по исследованию высшей нервной деятельности.
В пятьдесят семь лет Сервантес еще не написал Дон-Кихота.
Увы! Многие из тех, о ком здесь говорится, погибли, не дожив и до тридцатилетнего возраста. Одни пали смертью храбрых на фронтах Великой Отечественной войны, других в те годы смерть настигла на трудовом посту.
Осенью 1944 года, когда близился десятилетний юбилей КБ-217, в заводской многотиражке было опубликовано обращение ко всем, кто принимал участие в создании первых магнетронных генераторов для радиолокационных установок:
…Возможно, у тебя был друг, который пал в бою. Поделись воспоминаниями о нем. Может быть, ты сам участвовал в сражениях, где применялась радиолокация. Расскажи об этом. А может быть, ты работал под непрерывной бомбежкой и артиллерийским обстрелом в нетопленном цеху… Обо всем, что волнует тебя, расскажи…
В тот год еще шла война, еще велись жестокие сражения, и почти ежедневно мы узнавали о новых подвигах, о новых жертвах. И мы с особой обостренностью ощущали, что жизнь, прошедшая в бою и в труде, не исчезает бесследно, подобно снежинке, упавшей в солнечный день на теплую ладонь.
В ноябре 1941 года Гриша Левенец все подшучивал над Игорем Капраловым, утверждая, что Игорю не хватит собственных жировых запасов организма до конца войны, потому что Игорь маленький и худенький.
— Я ж от яка велыка дытына! Покы буду сохнуть, фашисты сдохнуть.
Левенец погиб от дистрофии в марте 1942 года, не дожив до прорыва ленинградской блокады. Но один из типов магнетрона, в котором узкие щелевые резонаторы анода расходятся подобно лучам солнца, по радиусу от круглого отверстия, предназначенного для катода, так и вошел в литературу, в науку под именем Восходящее солнце. Это название предложил Левенец, когда еще был практикантом. Слово «солнце» Левенец выговаривал по-украински: «соньцэ»…
В апреле 1942 года, во время артиллерийского обстрела Ленинграда, был поврежден лабораторный корпус нашего завода. Нина Филипповна Степанова находилась в здании, и ее ранило осколками. Когда ее перевязали, она пришла в себя и попросила пить. Первое, что попало под руку — фарфоровый тигель, — мы наполнили водой.
— Товарищи, — сделав несколько глотков, сказала Нина Филипповна, — нельзя же тиглями из бесщелочного фарфора пользоваться как чашками для питья. Берегите лабораторную посуду!
Ранения Нины Филипповны не были тяжелыми. Но для организма, в течение многих месяцев существовавшего на скудном ленинградском пайке, довольно было небольшого толчка.
Инженер Степанова скончалась на наших руках.
Профессор Петр Андреевич Болтов с конца 1941 года перестал уходить домой. Он поселился в химической лаборатории завода и вел там, несмотря на голодные отеки, свои исследования. Именно в те месяцы Петр Андреевич дописал свою замечательную монографию по газопоглощающим материалам. В мае 1942 года Петр Андреевич Болтов перестал работать в химической лаборатории. Петр Андреевич умер.
Он умер в светлый, теплый весенний день. В ту пору Ленинград все еще был в блокаде, вражеская артиллерия варварски обстреливала город. Но нормы на хлеб и на другие продукты питания были уже увеличены. В тот день в заводской столовой выдавали дрожжевой суп — пивные дрожжи, разведенные в теплой кипяченой воде. Петр Андреевич попросил Зинаиду Никитичну Заречную, когда она будет обедать, взять его порцию в кружку и принести в лабораторию. Вернувшись из столовой, Заречная застала Петра Андреевича сидящим на своем обычном месте за письменным столом, но поза его показалась ей странной. Она подошла ближе и увидела, что у его ног валяется разбитая чернильница и облитые чернилами, упавшие со стола несколько книг. Зинаида Никитична так растерялась, что стала поспешно собирать с пола книги, вытирать чернила. В числе других она подняла также и томик Ленина с надписью, когда-то сделанной Артюховым: Спокойствие прежде всего.
Мы похоронили Петра Андреевича в его черном потертом сюртуке, на лацкане которого были прикреплены значки дореволюционных спортивных обществ, звездочка с надписью «Отличнику электровакуумной промышленности» и золотая медаль — приз за точную стрельбу парижского тира «Гастинн-Ренет».
Пропал без вести неунывающий Гайк Гошьян. Он присылал нам с Ленинградского фронта свои фотографии то с усами, то без усов, то в стадии отращивания бороды.
Клянусь своей бородой, — писал он в последнем полученном нами письме, — не успею я и усов сбрить, как фашисты будут биты. Их гибель в них самих, в их растленном фетишизме своей нации, в их ненависти к людям других наций…
В декабре 1943 года на первой странице заводской многотиражки мы увидели портрет бывшего техника КБ-217 Соркина. Фотография была взята в траурную рамку. Подпись гласила:
«В госпитале после тяжелых ожогов скончался командир танка „Владимир Маяковский“ Александр Михайлович Соркин. посмертно награжденный медалью „Золотая Звезда“, званием Героя Советского Союза».
А ниже было напечатано письмо, которое незадолго до смерти Саня прислал на завод.
Дорогие друзья, — писал он, — я счастлив, что могу говорить с вами. Я многое повидал на фронте. Но самое страшное я пережил не в бою, дорогие товарищи. Самое страшное было, когда мой танк прорвался сквозь укрепления на подступах к городу Гомель. Гусеницы моего танка прошли по рыхлой, как мы думали, вспаханной земле. Но то была не вспаханная земля, а наспех засыпанный ров, куда сотни граждан нашего Советского Союза были брошены и похоронены заживо.