Магнетрон - Страница 212

212

В свете этих воспоминаний оборудование, брошенное в песчаный карьер, машины, сорванные со своих мест, сломанные, искореженные, показались Веснину грозными, как предостережение, как пророчество. «Нет, нет, — мысленно возражал самому себе молодой инженер, — не такая судьба ждет в будущем человечество, нет!»

Ему показалось, что в груде обломков он различает медные трубы — волноводы, на которые он смотрел из окна ГЭРИ, когда ему показывал этот институт сам Мочалов.

«Неужели это в самом деле то самое оборудование, которое с такой любовью устанавливал в своем институте Александр Васильевич?»

Веснин вспомнил слова Муравейского о том, что Студенецкий зол и памятлив, что он не прощает обид.

Уже одно существование Мочалова было для Студенецкого прямой обидой — настолько моложе и всегда впереди! Споря со Студенецким, Мочалов не выбирал осторожных, вежливых слов, не произносил тех никого не задевающих, обтекаемых фраз, которыми при случае умел так ловко жонглировать сам Константин Иванович.

Машины смертны. Но эти явно умерли не своей смертью, не износились, не отжили… Нет, действительно похоже на то, что они были сюда нарочно выброшены, нарочно уничтожены.

Веснин на мгновенье зажмурился. Он представил себе и свои еще не рожденные, не построенные генераторы коротких волн погребенными здесь под снегом…

«Необходимо работать быстрее. Надо создать новые, более совершенные приборы, такие, чтобы ни у кого не могло возникнуть сомнения в целесообразности их применения. И сделать эти приборы надо не через год, не через полгода… Надо создать импульсный магнетрон, который превышал бы по мощности триоды Горбачева. И я это сделаю!»

Веснин поднял голову и увидел стройного, высокого человека с нервным, энергичным лицом. Он тоже стоял и смотрел в карьер.

Веснин сразу узнал его. Это был тот самый инженер Оленин, которого Мочалов так резко отчитал, когда Веснин впервые зашел в ГЭРИ.

Оленин поздоровался. Он тоже узнал Веснина.

— Печальный памятник, не правда ли? Пришел взглянуть в последний раз, — сказал Оленин, подходя ближе к карьеру. — Я за расчетом приходил, — продолжал он. — Новый руководитель круто завернул гайку. Начальников отделов всех сменили, групповых инженеров и половины не осталось из тех, кто был при Александре Васильевиче. Даже младших научных сотрудников, кто непосредственно работал с Мочаловым, тоже рассчитали. Кого — за то, что нет ученой степени, кого — по сокращению штатов. Все очень прилично, все обоснованно, тихо, без шума, без лишних разговоров. Не придерешься… И оборудование, как видите, все выкорчевали… — Оленин печально засмеялся. — Они теперь термин новый нашли: предыдущая тематика… То есть порочная, значит. А машины… машины, видите ли, тоже виноваты. Студенецкий еще при этом изволит шутить: «Я, говорит, и на заводе начал с того, что выбросил все оборудование. И стали мы вместо осмиевого порошка ставить в лампочки вольфрамовую нить». Меня, — продолжал Оленин, — Мочалов хотел привлечь в группу, которая, по его замыслу, должна была заняться магнетроном. Вместе с Рониным, когда он у нас здесь работал, мы проектировали все это оборудование… А вы, я слыхал, и теперь продолжаете работать на заводе над сантиметровыми волнами? Так вот, только кликните клич!

Веснин пожал руку собеседника:

— Непременно. Будем работать вместе. Я в этом твердо уверен. Отдельные люди могут ошибаться, отдельные руководители могут оказаться не на своем месте. Но наше дело нужно Советской стране. И мы должны работать!

Инженеры вместе пошли к трамваю.

— Помните, — снова начал Оленин, — ведь вы заходили ко мне тогда с Александром Васильевичем. Помните, что даже в ту минуту, когда Мочалов был очень рассержен, он все же посмотрел в окно. Из окна видна аллея. На этой аллее у нас была установлена волноводная линия.

— Да-да! — подхватил Веснин. — Их нельзя было не заметить, эти длинные медные трубы и ребристые белые изоляторы на фоне темно-зеленой листвы. Помню, как улыбнулся Мочалов, когда он глянул в окно.

— Если б вы знали, — продолжал Оленин, — как Александр Васильевич любил эту работу! Он часто приходил в мою комнату, просто чтобы посмотреть на волноводные линии, как они сияют на солнце. Ведь это было так ново, так отлично от всего, чем до того занималась радиотехника! Волны в оковах, — говорил, бывало, Александр Васильевич… Когда же в наш институт пришел Студенецкий, то эти работы были прекращены первыми. А затем я увидел, что волноводы лежат на земле, изрезанные в куски. Понятно, волноводы оказались ненужными потому, что работу пожелали вести в другом направлении. Это понятно. Но для чего нужно было рубить трубы на куски? Разве нельзя было все разумно демонтировать и использовать это оборудование для новых работ? Зачем они резали трубы? Их можно было разнять в стыках. Но ломать, рубить, резать! Ради чего? Что движет Студенецким? Самолюбие, тщеславие, месть? Ненавижу это низкое усердие рабской души, которое многие принимают за истинный энтузиазм!

Веснин кипел возмущением еще более сильным, чем его собеседник. Но Оленин смотрел на него, как на старшего, ждал от него участия и совета. Это заставляло его быть немногословным, сдержанным.

Гена Угаров и семейство Олениных

У поворота шоссе Оленина и Веснина нагнал молодой человек в синем свитере, в пальто нараспашку. Это был Геннадий Угаров — старший научный сотрудник ионосферной станции.

212