Магнетрон - Страница 194

194

Уж ты, зверь-зверина,
Ты скажи свое имя… —

тоненьким голоском вторил тете Поле мальчик.

— Даа, — вздохнул Студенецкий, — стареем, стареем? В прежние годы, даже разбуженный среди ночи, я мог всегда повторить наизусть прочитанное днем, даже если я пробежал страницу всего один раз. Английский язык я изучал, уже будучи студентом. Ежедневно я запоминал от двухсот до трехсот слов. Еще каких-нибудь десять лет назад, когда я сам был на двадцать лет моложе…

Тут Константин Иванович сделал паузу, но не для того, чтобы, как обычно, дать возможность собеседнику оценить шутку, а потому, что ему показалось, что он однажды эту же самую фразу здесь, на заводе, уже произносил. Неприятно было сознавать, что кто-то может слышать из его уст одну и ту же остроту дважды. Но, заметив улыбку на лице Веснина, Студенецкий сразу вспомнил, что говорил он это в кабинете Жукова, когда обсуждался впервые вопрос о созыве совещания по магнетрону. До этого он не имел случая общаться с Весниным настолько запросто, чтобы позволить себе с ним так пошутить.

— Итак, говорю я, — продолжал Константин Иванович, — если бы это было до того, как мне исполнилось шестьдесят лет, я, конечно, смог бы вам тотчас ответить, видел ли я такую тетрадь, и, конечно, без всякой волокиты постарался бы устроить так, чтобы вы немедленно получили ее на руки. Но, увы! Теперь вам придется довольно долго ждать. Вряд ли я смогу еще раз просмотреть бумаги. После того как уже составлена опись, все бумаги опечатаны впредь до решения, что подлежит, а что не подлежит оглашению. Многие из тем, которые разрабатывал покойный Александр Васильевич, имеют оборонное значение. Многие выходят за пределы компетенции нашего наркомата.

— Я очень виноват, — снова начал Веснин, — в том, что эта тетрадь Александра Васильевича столько времени пролежит без действия. Теперь, когда эта тетрадь оказалась, по-видимому, за семью замками, я могу об этом только вздыхать. И не могу простить себе, почему я тогда, при его жизни, не воспользовался этим материалом. Александр Васильевич на этом настаивал… Его догадки, его мысли могли послужить путеводной звездой многим другим людям…

— Гм-гм, бам-бам, — откашлялся Студенецкий. — Я думаю, что пришло время организовать на нашем заводе специальную магнетронную лабораторию или даже целое конструкторское бюро, хорошо оборудованное КБ, где мы могли бы работать самостоятельно. Мне хотелось бы повторить вам слова одного талантливого инженера-металлурга, которые я, будучи в вашем возрасте, имел счастье слышать от него самого. Я имею в виду профессора Грум-Гржимайло, друга моего покойного отца. Каждый человек, говорил Грум-Гржимайло, должен отнестись внимательно к своим способностям и упражнять их, работать всю жизнь в однажды принятом направлении со всей добросовестностью, со всеми усилиями, на которые он способен. Из него, может быть, не выйдет большой ученый или изобретатель, но всегда выйдет заметный человек, которого будут ценить и уважать современники, он придет к концу своей жизни счастливым, что не зарыл данного ему таланта. Вот секрет быть счастливым всю жизнь! И мой завет вам, Владимир Сергеевич: работайте и работайте. Придет время, когда вы неожиданно для себя проснетесь большим человеком, а затем спокойно встретите старость и смерть, как заслуженную награду… Вот как обстоят дела на сегодняшний день, молодой человек. А что умерло, то мертво.

— Простите, я с вами не согласен. Люди умирают, но дела их живут. Иначе не стоило бы ни жить, ни работать.

Да, я смерть твоя,
Да, я съем тебя, —

пели вдвоем старушка и мальчик.

— Заученное в юности подобно высеченному на камне, — улыбнулся Константин Иванович. — Представьте, я сегодня вспомнил совершенно случайно то, что не я даже, а моя жена учила более тридцати лет назад. Там давались советы, как упражнять память, и приводился пример: некий Сырников, живущий на даче Буркиной в Сокольниках, на Ельницкой улице… И вот этакая ерунда сидит в голове… А нужная сию минуту для работы тетрадка или, положим, книга: где она лежит, куда ты ее дел? Ищешь иногда полдня, ищешь и не находишь… Нет уже той быстроты понимания, той остроты чувств… И этот вот Сыркин-Буркин меня сегодня не порадовал, а скорее огорчил. Это признак старости — так отчетливо помнить давно прошедшее и забывать то, что было вчера… Видел я или не видел описанную вами записную книжку? Если эта книжка была в руках у кого-либо из членов комиссии, то безусловно числится в описи.

Внимательно слушая Студенецкого, Веснин думал: «Этот человек говорит слишком много. Почему?»

А Константин Иванович все не мог остановиться. Он еще не решил, знает ли Веснин о том, что книжка исчезла, или не знает; купишь его конструкторским бюро или не купишь.

— Если уж говорить начистоту, — погладил бороду Студенецкий, — то еще много разрушительных следов старости ощущаю я ежедневно, хотя это пока еще незаметно ни для моих подчиненных, ни для начальства. Результатом непрерывной, многолетней работы мозга, специальной памяти и наблюдательности, изощренной в определенных областях, у меня явилась та оригинальность и резкость в контурах мысли, на которую указывают лица, меня окружающие. Чем старше я становлюсь, тем с большей быстротой и ловкостью я делаю нужные логические построения, тем ярче контуры высказываемых мною идей. Но, увы! За этими спекуляциями мысли, как наследием многолетней работы, скрывается старческое ослабление творческого потенциала, малая продуктивность и, главное, трудность восприятия новых идей… Si la jeunesse savait, si la vieillesse pouvait… Если бы молодость знала, если бы старость могла… Мы, старики, живем старым накопленным жиром, запасы которого ограничены. Свою ограниченность я ощущаю острее, чем это ощущают те, кто общается со мной. Но мои старческие логические спекуляции пока обманывают многих в отношении оценки моей трудоспособности, которая с годами очень и очень падает. Думаю, что работа всех стариков именно такова, как я вам описал. Трудитесь, пока вы молоды!

194