Магнетрон - Страница 148

148

Он был доволен, что запомнил этого молодого человека, ее сына — настолько, по крайней мере, чтобы с чистой совестью сделать комплимент хотя бы его внешности.

Во все время чаепития Иван Петрович был непроницаемо жизнерадостен.

— Мои милые дамы, жена и дочь, убежали отсюда на дачу. Им показалось, что у маленького коклюш. Зять ездит туда прямо со службы, а я, признаться, решил за это время немного подогнать работу над учебником, — рассказывал Иван Петрович. — Да, — спохватился он, — я вам порошочки пропишу, замечательные, болеутоляющие… Там папаверинчик… Очень хорошо действуют…

В его практике были случаи, когда при аналогичных обстоятельствах делались попытки произвести операцию и приходилось потом зашивать разрез, так ничего и не сделав. Иван Петрович считал, что в данном случае хирургическое вмешательство могло бы только ускорить развязку. Возможно, он ошибался. Но таково было его глубокое убеждение. Он бывал во всех случаях жизни верен своим убеждениям.

«Это то немногое, что нам остается при нашем полном невежестве в вопросах патофизиологии», — говорил он своим ученикам.

Он всегда предпочитал предоставить организму максимальный покой.

«Рано или поздно мы все должны умереть, — объяснял он свою позицию молодым врачам. — Так уж лучше пусть больной живет сколько ему положено, чем ради эфемерной надежды рисковать укорочением недолгого срока, ему оставшегося. Я уж не говорю о физических страданиях, сопряженных со всяким насильственным вмешательством».

— Покойный супруг ваш, Сергей Павлович, обладал довольно красивым голосом! — весело говорил Иван Петрович, хлопоча вокруг чайного стола. — Говорят, это передается по наследству. Так, например, все Бахи были музыканты…

В передней Лариса Евгеньевна, задержав его руку в своей, сказала:

— Простите, если в чем была виновата.

Встретив ее спокойный и решительный взгляд, он ответил, уже не скрывая своей печали:

— Как знать, как знать… Простите и вы меня, друг мой, Лариса Евгеньевна.

Когда она дошла до перекрестка, то вспомнила, что все ее снимки и анализы так и остались на столе в кабинете у Петрова. А впрочем, к чему они ей теперь? Чего, собственно, ждала она от этого знаменитого диагностика и опытного хирурга? Разве ей самой не ясно, что круг ее жизни уже завершается, что дни ее давным-давно ушли от зенита и бегут к надиру?

— Зенит, надир… — с тоскою повторяла она, идя по проспекту Красных Зорь. — К чему это все?

Не остановившись у трамвайной остановки, она продолжала идти, мучительным усилием воли пытаясь сосредоточиться на этих двух словах — зенит, надир, словно в разгадке того, каким образом они сейчас возникли в ее памяти, заключался ответ на все, что уже давно мучило ее:

«Как они будут жить без меня?.. Ах, да, — спохватилась Лариса Евгеньевна и зашагала бодрее. — Зенит и надир! Это Верочка объясняла на своем первом уроке в школе».

На первом уроке Веры Лариса Евгеньевна присутствовала в качестве классного руководителя. Вера запуталась с этими надиром и зенитом… Говорила о макро- и микрокосмосе, об относительности времени, о Млечном Пути… На один урок она запаслась материалом, которого хватило бы для нескольких лекций.

«Мамочка, — оправдывалась Вера, — как раз за день до того урока я прочла книгу, в которой было сказано: „Предпочитая писать маленькие рассказы, используй материалы, которые можно развить в романы, но никогда не расширяй материала рассказа в роман“. Вот я и решила максимально наполнить урок.»

«Мои дети не знают жизни, в этом я виновата перед ними, — думала мать, — это моя вина. Я слишком много брала на себя, я их не закалила для жизненной борьбы…»

Но потом она решила: если бы ей пришлось прожить еще одну жизнь и родить еще троих детей, то и тогда она точно так же старалась бы все трудное, тяжелое, страшное взять на себя, хотела бы подольше держать своих детей под крылом — в тепле, в холе, в ласке…

«В этом и есть долг родителей — оберегать своих детей. Оберегать и учить…»

Лариса Евгеньевна подняла голову. Справа от того места, где она остановилась, был небольшой сад. За деревьями виднелся потемневший от времени монумент из бронзы. Это был памятник морякам военного корабля Стерегущий. Лариса Евгеньевна зашла в сад и села на скамью против памятника.

Она была гимназисткой, когда произошли события, увековеченные впоследствии бронзовой группой, на которую она теперь смотрела. В ночь на 10 марта 1904 года миноносец Стерегущий вступил в неравный бой с отрядом японских миноносцев и двумя минными крейсерами. Несколько часов мужественно сражался экипаж окруженного врагами корабля. Стерегущий потерял рулевое управление, были разрушены котлы и кочегарка. Из всей команды остались в живых лишь четыре человека. Они решили затопить корабль, но не сдаться врагу. Смертельно раненный машинный квартирмейстер Бахарев попросил молодого матроса Новикова открыть кингстоны. Новиков исполнил это. Художник запечатлел момент, как молодой матрос открывает кингстон. В трюм уже хлынула вода… Пожилой, смертельно раненный моряк обнял своего молодого товарища: он ободряет его, помогает ему…

Лариса Евгеньевна помнила и русско-японскую войну и то, что за ней последовало: баррикады, уличные бои и жестокость, с которой было подавлено народное восстание. В их семье некоторое время скрывался раненый студент-медик Сергей Веснин. К себе домой он пойти не мог. Там его ждали, чтобы арестовать… В войну четырнадцатого года Лариса Евгеньевна уже была матерью троих детей, женой мобилизованного на фронт врача Веснина. В гражданской войне ее муж не принимал участия. С немецкого фронта он вернулся без ноги. Он делал, что мог, в тылу, спасая Киевский клинический госпиталь, в котором он работал, от петлюровцев, деникинцев, стрельцов гетмана Скоропадского…

148